Дочь Дон Кихота

Статья автора Елены Замрий с сайта Форум Хронос, Бельские просторы. Этот сайт давно не действует, но на нем много интересных статей. На одну из них я случайно нарвалась в свой обеденный перерыв, и, признаюсь, едва оторвалась от экрана. Я не знакома была с историей семьи Федора Шаляпина и ничего не знала о его дочерях. На экране все время мелькает певец Прохор Шаляпин, вряд ли имеющий отношение к семье великого баса. А вот настоящая семья Шаляпина и их биография и воспоминания весьма интересны. Добавила в пост фото из другого источника для наглядности.

Итак, статья.

Дочь Дон Кихота

Ей девяносто пять. Прожитые годы разрисовали лицо лучащимися морщинками, и когда она улыбается, в бирюзово-голубых, по-детски распахнутых глазах, сверкают лукавые искорки. У нее поразительная память, великолепное чувство юмора и огромный интерес к жизни. Марина Шаляпина — достойная дочь своего отца, и это чувствуется сразу и во всем.

PRONTO!

Несколько лет назад я услышала это итальянское приветствие по громкой связи в квартире председателя шаляпинского центра Галины Александровны Бельской.

— Хотите услышать дочь Шаляпина? — озорно улыбаясь, спросила хозяйка дома.

Ну, кто бы отказался от такого предложения? Мы с подругой радостно закивали, поинтересовавшись, как это возможно, ведь мы знали, что последняя Шаляпина живет в пригороде Рима.

…В этот весенний день я впервые услышала низкий, хрипловатый, очень выразительный голос Марины Шаляпиной. Пожилые женщины разговаривали как подруги, интересуясь лекарствами, прочитанными книгами, погодой в России и Италии. И было впечатление, что знакомы они очень давно.

Однако знакомство в действительности было не столь давним, а возможность такого заинтересованного диалога исходила, пожалуй, из влюбленности обеих женщин в личность и творчество Федора Ивановича Шаляпина. В конце разговора, отвергнув идею записи голоса («еще напугаю детей своим хриплым голосом, я же всю жизнь курю»), она наговорила текст, который потом был напечатан в буклете ІV-го Открытого конкурса юных вокалистов: «Как нераскрывшийся бутон обязательно расцветет, так и дети, если будут хорошо учиться, запоют как соловьи. Я желаю вам поддерживать красоту голоса, его натуру. Любите песню. И говорите всегда ясно слова, чтобы можно было понять эту песню. Пойте, не зажимая голоса, а открывая, отпуская его. Помните моего отца и чествуйте его своим пением».

Галина Александровна общалась с Шаляпиной по телефону не часто, но каждый разговор добавлял новые неизвестные штрихи к портрету великого певца. Вот, например, как обсуждалась одежда, в которую надо было облечь скульптурное изображение Шаляпина (разговор состоялся 15 марта 2003 года). На слова Бельской о том, что скульптурное изображение Шаляпина будет одето в рубашку «а-ля Байрон» и туфли, Марина Федоровна отреагировала так:

— Да, я хотела бы такую, вроде как у Байрона, чтобы это было элегантно. А то я видела где-то памятник ему, так там стоит рабочий. Как будто он только что молоток положил, набил гвоздей, пришел и встал в позу. Ну… рабочий, а не артист. Вот где-то такое поставили. Сапоги — прямо сапожищи, такие, каких папа никогда не носил в жизни своей. Он смотрел за красотой. Даже когда был бедным. Он был элегантным всегда и везде».

Потом Галины Александровны Бельской не стало. На мой журнальный столик легли несколько кассет с записями бесед двух замечательных женщин. Я слушала их рассуждения о русской поэзии, декламацию стихов Пушкина с двух сторон попеременно, восторженные восклицания Бельской по поводу исполнения Шаляпиным Годунова, сетования Шаляпиной по поводу потерявшего былую чистоту русского языка, и было на душе как-то и светло и больно одновременно.

«Я БЛАГОСЛОВЛЯЮ ВАС!»

Впервые я набрала номер телефона Марины Шаляпиной в день ее рождения, в марте 2005 года. Она взяла трубку сама, но по голосу я поняла, что Марина Федоровна говорит через силу, с трудом. Когда я представилась, сказала, что продолжаю дело, начатое Галиной Бельской по сохранению памяти об ее отце, и поздравила с днем рождения, Марина Федоровна оживилась, поблагодарила и вдруг произнесла с царственной интонацией в голосе: «Я благословляю Вас!». Прошло три года, но как сейчас помню комнату в Комитете РБ по делам ЮНЕСКО, откуда я звонила, холодный солнечный мартовский день и благословление дочери Шаляпина на добрые дела во благо России…

 Я посылала поздравительные открытки к Рождеству, на которые всегда получала ответы, но однажды Марина Федоровна написала: «К большому моему сожалению, я не могу с вами вести переписку, потому что плохо вижу и не могу читать». С тех пор мы начали общаться по телефону.

14 марта 2007 года Марине Федоровне Шаляпиной-Фредди исполнилось 95 лет. С юбилейной датой ее поздравили все отделения Межрегионального Шаляпинского центра и президент Республики Башкортостан Муртаза Губайдуллович Рахимов. Я поздравила юбиляршу и поинтересовалась, получила ли она поздравления Президента.

— Да-да, я получила! Передайте Вашему Президенту, что я ему очень благодарна за его чудное поздравление, за его память о моем отце, он очень много делает для развития культуры!

Спустя два месяца, в День города, возле здания Академии искусств (бывшее Дворянское собрание) был установлен памятник Федору Шаляпину (тот самый, где певец предстает в рубашке «как у Байрона») в память о его пребывании в Уфе в конце позапрошлого века. На открытии памятника (скульптор Р.Хасанов, архитектор К.Донгузов) перед собравшимися уфимцами выступили президент Республики Башкортостан М.Г.Рахимов, мэр города Уфы П.Р.Качкаев, деятели искусства и культуры. В тот день я передала президенту республики слова благодарности от Марины Федоровны Шаляпиной.

Тогда же в Мемориальном доме-музее С.Т.Аксакова шаляпинский центр выставлял экспонаты, посвященные детям Ф.И.Шаляпина. Один из стендов был посвящен Марине. В ходе подготовки выставки я узнала много интересных фактов из жизни «Мисс Россия» 1931 года. Судьба ее сложилась удивительно, возможно, потому, что она получила в наследство от отца главное — шаляпинский характер. Самостоятельная, решительная, красивая, многогранно одаренная, она жила, подчиняясь законам любви, творчества и красоты.

ЖЕНСКОЕ ВОПЛОЩЕНЬЕ ДОН КИХОТА

С дочкой Мариной в Крыму, где ему принадлежала знаменитая Пушкинская скала-полуостровок

Марина — средняя дочь Шаляпина от второго брака с Марией Валентиновной Петцольд. Родилась в Москве в 1912 году. Шаляпину было под сорок, и в двух семьях у него было семеро детей. Родители Марины познакомились в 1906 году на скачках в Москве. В ту пору у знаменитого певца была уже большая семья: жена — итальянская прима-балерина Иола Торнаги и пятеро детей. Встреча двух азартных болельщиков на скачках стала роковой для Иолы Торнаги. Шаляпин влюбился в энергичную, умную, недавно овдовевшую красавицу. Мария Валентиновна с двумя детьми от первого брака жила тогда в Петербурге. Два года Федор Иванович ухаживал за ней, но создать семью они решились не сразу: ведь Шаляпин был не свободен. Когда же появились дети, надо было принимать какое-то решение… Так появилась вторая семья. Кстати, шаляпинские дети от обоих браков на протяжении всей жизни были очень дружны, общались, любили друг друга. Шаляпин никого из детей никогда не выделял, хотя с каждым строил свои отношения. Марина была очень близка со своей старшей сестрой Марфой. Она вспоминает, какие они были сорванцы и как много хлопот доставляли маме. Марина, кроме всего прочего, была увлекающейся девочкой.

Мария Валентиновна однажды воскликнула:

— Какая ты странная, не от мира сего!

Озорно улыбаясь, девочка спросила:

— Скажи, когда я родилась?

Удивленная мама резонно заметила:

— В 12-м году, ты сама знаешь.

— А папа что делал в это время?

— Был в Монте-Карло, пел в спектакле.

— Кого он пел?

Мария Валентиновна, припоминая, ответила:

— Дон Кихота.

И Марина уверенно заключила:

— Ну, значит, я дочка Дон Кихота, что ж ты от меня хочешь!

Шаляпин после революции уезжать из России не собирался. Он был истинно русский артист. Вольность духа, полет фантазии, широта кругозора, сила и красота — все в нем было от России, от ее полей, лесов, ветров. И голос его необыкновенный, и артистический дар, и цепкий ум, и достоинство. Но революционная стихия, подобно смерчу, прошлась по всему. Театр мало кого интересовал, когда в стране был голод и холод. Не обошли лишения и семью Шаляпина. Маленькая Марина от сырости и холода заболела туберкулезом. Невозможно было найти доктора, аптеки закрыты — положение становилось угрожающим. Тогда Шаляпин пошел к Ленину и попросил его прислать своего врача. И Ленин прислал врача. Правда, доктор Манухин отводил девочке всего полгода жизни и посоветовал быстрее вывезти ее из петербургского климата, например, в Финляндию. Глядя на убитых горем родителей, Марина сказала: «Не делайте таких лиц! Я все равно не умру». И сдержала данное слово. А в Финляндию ее вывезти помог Луначарский. Так что она первая из семьи покинула Россию, в которую приехала лишь через 70 лет, на перезахоронение праха своего отца. В 1922 году тот же Луначарский способствовал отъезду Шаляпина с семьей за границу.

Марина быстро поправилась, и в семье занялись обучением дочерей. Девочек учили сначала в английской школе, затем танцу в студии Матильды Кшесинской в Париже. Но после неудачного падения с мечтою о балетной карьере Марине пришлось расстаться. Именно тогда, в 1931 году, она победила в Париже на конкурсе красоты. Сама победительница относится к своему титулу с легкой иронией. Однако выбирали первую красавицу среди эмигрантских барышень Бунин, Коровин и Куприн, знающие толк в русской красоте. Марина отправляется учиться в Нью-Йорк в Академию интерьера и дизайна. Но и дизайнером она не стала. Идея выучиться на театрального режиссера приводит ее в Австрию, в Вену.

В Вене друзья позвали ее с собой в Италию: поработать над фильмом о классическом балете. Так Марина оказалась в стране своей мечты и осталась в ней навсегда. Там она встретила Луиджи Фредди, и вся ее прежняя жизнь перевернулась.

Луиджи Фредди, генеральный директор кинематографического департамента при министерстве культуры и пропаганды Италии, был очень известным человеком. Талантливый журналист, великолепный администратор, он стоял у истоков итальянского кино. Организовал и провел в Венеции первый кинофестиваль, а в 1937 году сумел создать и открыть крупнейшую в Европе киностудию «Чинечита». Марина обратила внимание на то, что он элегантен, «как папа» (!). А Фредди обратил внимание на красивую стройную девушку еще и потому, что она запустила в него букетом цветов за званым ужином в споре о таланте одной известной актрисы… Так начался их роман, который продлился до конца жизни Луиджи. На пути к счастью влюбленных было немало преград: его брак, который по итальянским законам того времени невозможно было расторгнуть, отрицательное отношение к их связи Марии Валентиновны, война, арест Фредди за дружбу с Муссолини, трудности, связанные с потерей любимой работы и многое другое. Свадьбу удалось сыграть лишь после 17-ти совместно прожитых лет.

Пожалуй, в ней действительно есть что-то от Дон Кихота. В детстве она защищала обиженных животных, умела подраться за правду, в юности пошла за своей любовью без оглядки, вопреки воле матери. Когда надо было спасать отца ее ребенка, она сумела добиться аудиенции у Кардинала в Ватикане и добилась освобождения своего Луиджино…

ДВЕ ВСТРЕЧИ В РИМЕ

Неожиданно осенью мне предложили поездку в Рим, к дочери великого певца. Помог генеральный директор ОАО «Башспирт» Николай Иванович Князев. В октябре в статье о С.И.Мамонтове я провела некоторые аналогии с местным предпринимателем, и вот директор крупного предприятия не только выказал участие к проблемам общественной организации, но и сделал реальной нашу встречу. Будучи человеком слова, помог уложиться в сроки, предлагаемые Мариной Федоровной, и постоянно курировал наше пребывание в Италии. Огромная благодарность и низкий поклон этому человеку от уфимского отделения Межрегионального Шаляпинского центра.

А 21 октября под крылом самолета появились седые шапочки итальянских гор, синее морское полотно, и вот уже засияла в лучах полуденного солнца великолепная панорама Вечного города…

Первый раз мы (автор этих строк, директор конкурса «Дебют» и представитель ОАО «Башспирт») встретились с Мариной Федоровной уже на следующий день после прибытия. Она пригласила нас к себе в дом, назначила время встречи, подробно объяснила, как к ней добираться. Надо сказать, что найти ее непросто: дом расположен в тридцати километрах от Рима. На первую встречу мы добирались на такси, и приветливый водитель по карте, а потом и по телефонному объяснению хозяйки довез нас до ворот виллы. Выбрав в длинном списке фамилию Сhaliapina-Freddi, я нажала на кнопку. Минуты через две открылась калитка, и мы оказались в объятьях помощницы Марины Федоровны — Валентины. Она провела нас к крохотному домику по мощеной дорожке, с двух сторон окруженной зеленой изгородью.

Открылась дверь, и мы сразу очутились в пространстве небольшой квадратной комнаты, вместившей в себя целую историческую эпоху. С полок стеллажей на нас смотрели корешки книг, изданных в разных странах мира, со стен — портреты и фотографии Шаляпина и членов его огромной семьи, а на журнальных столиках пестрели шкатулки, статуэтки, вазочки. И в центре всего этого — стройная, изящная, изысканно одетая женщина — Марина Шаляпина. Она предложила нам пройти, познакомилась с каждой гостьей, и началась беседа. Но, как «все дороги ведут в Рим», так почти все рассказы Марины Федоровны так или иначе непременно касались России. Хочется показать ее речь без купюр, такой, какой мы ее услышали.

«ДЕТСКОЕ ДОЛГО ПОМНИТСЯ»

«Когда я была маленькой, обожала семечки. Как-то мы с сестрой Марфушей (мне лет пять было, ей, значит, семь) гуляли по Кисловодску и нашли какой-то портфель. В нем, до сих пор помню, семь рублей было. Мы, конечно, не подумали, мы и не знали, что надо его отнести в какое-то бюро. Мы подумали: «Боже, какая радость!» И что же мы купили? Мешок эдакий семечек, потом какую-то почему-то ветчину, которая нам нравилась, и вообще растратили все на разные съедобные вещи. Притащили домой. Мама ахнула: «Что это такое? Откуда?» Мы ей рассказали. Мама сказала, что мы должны были это отнести куда-то. А мы уже все истратили. Тогда мама сказала: «Семечки — какая гадость!» И выбросила их. Какое горе! Я до сих пор помню. Детское долго помнится.

Вообще, мы с Марфой в детстве были большие сорванцы. Бискотто (пирожные, прим. авт.) по всему дому разбрасывали. Как мама справлялась? Няньки какие-то были, помогали.

Еще когда жили в Петербурге, я была главой клана, командиром, а Марфуша — моей «правой рукой», еще была подружка Раинька, Таня — в общем, мы, пять-шесть девиц дрались с мальчишками, у которых тоже был клан. Камнями друг в друга кидали! Один назывался Володькой, другой Лялька — мои большие друзья, но мы их тоже лупили... У-у, как мы бились! Уже взрослыми поехали мы с Марфушей, наконец, слава Богу, опять в Петроград. И в доме своем были. Я во двор наш вхожу и вижу — стоит там какой-то человек, смотрит на нас. Потом говорит шепотом: «Ты — Марина?» Я спрашиваю: «А ты кто?» Он говорит: «Я — Лялька!» Ну, мы так и упали друг к другу в объятья…

Мы уехали из России, когда мне было 9 лет, а Марфуше где-то 11…Мы с ней абсолютные невежды были и сорванцы. Стелла и Эдя (дети М.В Петцольд от первого брака прим. авт.)) в России учились в школе, уже закончили ее, а мы-то ничего! И все с самого начала пришлось учить, с два плюс два — четыре. Потому что в Петрограде все школы не работали: эпидемии, голод, холод, все вшами покрывались, какая школа? Не только в школу — в церковь не могли ходить. Приходили домой с сыпным тифом. «Мы превратим весь мир в цветущий сад!» — говорилось тогда. Мама мия! Далеко надо бежать от такого «цветущего сада». Так что мама нас послала в Англию, и мы целый год учились в английской школе. Когда мы родились, то по-русски и по-английски говорили одинаково. Поэтому мы и учились там легко. А когда мы переехали позже во Францию, мама тоже не хотела нам менять язык. Она говорила: «Милые мои, вы спутаетесь так, что будете еще большими невеждами».

А потом нас учили в балетной студии у Матильды Кшесинской, в Париже. Шесть лет я каждый день стояла у станка. О, это было трудное занятие, но я мечтала стать балериной.

Но и во Франции мы были такие сорванцы, что никакая гувернантка с нами бы не справилась. Мама взяла нам прецептора — профессора, мужчину. Мы все время старались что-то выкинуть. Он кричал на нас, выбрасывал вон из комнаты и закрывал дверь за нами по пяткам. А однажды даже чернильницей запустил».

Марина Федоровна улыбнулась. Ее улыбка, взгляд полны особенного, неподражаемого достоинства. В то же время она необычайно женственна, естественна.

«МЫ ВСЕ БЫЛИ ДЛЯ НЕГО ОДИНАКОВЫЕ»

«Теперешнее воспитание мне как-то чуждо. Я не люблю, когда люди показываются, суют нос во все, сплетничают. Нас как-то не так воспитывали.

У папы было две семьи: одна в Москве, а другая в Петербурге, но он находил время для всех. Папа всех вместе держал. Потому мы все друзьями были, мы никогда друг с другом не ругались, никогда не ссорились. Знаете, ведь бывает среди детей такая ревность. Он не смотрел на то, что у нас разные матери. Матери друг друга не любили, а мы-то всегда все обожали его и дружили между собой. И даже мамины дети, Стэлла и Эдуард — мы все были для него одинаковые. И так это просто было, нормально. Это ведь трудно, но он любил всех детей и хотел еще маленького, но мама сказала: «Слушай, довольно!»

В ней нет старческого умиления перед прошедшим. Мысль ее, опираясь на прошлое, постоянно устремлена в будущее.

«Я помню Петербург до революции… Наши мостовые, они ведь были как паркет. Большой проспект, Каменоостровская набережная — замечательная. Помню дома, парки, сады. Еще мы любили гулять по Петровской набережной. Особенно там красиво, когда черемуха цветет. Это было до революции. Еще освещено все было.

Я в Мариинский театр пошла, когда мне исполнилось 3 года. Помню кресла, обшитые голубым бархатом. Мое имя Марина, и я думала: «Мариинский — значит, мой театр!» Кто мэр Петербурга сегодня? Она любит этот город? Я надеюсь, что она смотрит за красотой. Интересно мне было бы побывать в Петербурге. А Александрийский театр в Москве привели в порядок? Там было красное дерево, зеркала и хрусталь. Может, до него не дошли пока?»

Мы показали увеличенную открытку с ее фотографией 1931 года, присланную из Франции Валентиной Селиверстовой, нашей землячкой. На фото — прелестное лицо улыбающейся девушки. И подпись: Marina Chaliapine MISS RUSSIE.

«ЕСЛИ БЫ ПАПА БЫЛ, ОН БЫ МЕНЯ ЗАЩИТИЛ»

«Это когда меня выбрали Мисс Россия». Фотография была в газете, — прокомментировала она и рассказала об этом событии. — Я танцевала на ученическом вечере у Кшесинской. Наверное, выглядела очень хорошо: подкрашенная была, с веночком на голове. А в публике сидели Бунин, Коровин, еще какие-то известные люди, Великий князь Дмитрий, кажется... Во всяком случае, они выбрали меня. Пришли на следующий день к папе. А его не было. Тогда сказали маме, что они так-то решили и просят ее разрешения. Меня выбрали, а я совсем не хотела. Мама разрешила, а я так плакала. Мама мне говорит: «Скажи «да», потому что пришел редактор одной эмигрантской газеты, вернее, его привезли, причем парализованного. Как ты можешь человека так беспокоить. Скажи «да» — и баста». Так меня и выбрали. Если бы папа был, он бы меня защитил. А мама решила, что это очень забавно. Но мне стыдно было. Как-то в те времена люди не любили показываться, рекламы из себя не делали.

Мне дорогие вещи до сих пор даже странно надевать. Как-то было неудобно надевать новые вещи, потому что казалось, что все на тебя смотрят. Все у нас было очень строго. Мы не привыкли хвастаться. Даме было неприлично произносить слово «деньги». А теперь только про это и говорят. Мама не позволяла сидеть дома, читать романы. Мама говорила: «Или работать идите, или учиться — одно из двух! Так что выбирайте. Сидеть в кресле и читать романы я не позволяю!»

Она очень иронична. Во время достаточно продолжительной беседы она лишь раз оставалась абсолютно серьезной, когда рассказывала о трагедии своего мужа.

«ЭТО БЫЛА ТРАГЕДИЯ НАШЕЙ СЕМЬИ…»

«Я никогда не любила, чтобы меня фотографировали почему-то, и папа тоже не любил. И мой муж ненавидел тоже, он всегда куда-то прятался. О, он был очень высокий, красивый и элегантный человек. Я помню, папа ходил в магазин, в котором делали замечательные рубашки мужские на заказ. Папа там еще покупал халаты очень красивые и галстуки. Какие-то забавные галстуки, не строгие. В общем, это был очень известный магазин, и я с папой ходила туда. А как-то пришла туда с Луиджи. И говорю старенькому продавцу, который еще за папой смотрел и был даже, по-моему, хозяином этого магазина: «Это мой будущий муж!» А он: «Слава Богу, потому что я знал, что Вы выберете элегантного человека. Я очень рад».

Было время, когда мой муж все имел. Ему хорошо платили, и нам всего хватало. Он работал в газете у Муссолини. Что Муссолини сделал для Италии — папа знал. Папа в те годы говорил, что ходил по Милану и не верил, во сне с ним это было или наяву. И удивлялся, как много человек успел сделать для Италии за 7 лет. Но наступили противники Муссолини и все отняли, что у моего мужа было. До последней копейки. Луиджи сидел в тюрьме, я осталась с Анджелой без копейки. Тогда меня спас директор одного из итальянских банков. Позвал и говорит: «Марина, Ваш муж оставил у меня в банке деньги, и я Вам их дам. Чтоб никто об этом не знал». И на это я как-то жила. Потом все продавала, чтоб кормить себя и дитя. А когда Луиджи вышел, я думала: «Слава Богу, теперь он будет работать!» Но никакой работы ему не позволили больше делать 30 лет! Не позволили писать, а ведь он известный журналист был. Так что я работала, содержала семью. А я даже не имела профессии. Мама не приучила нас ни к какой работе, она приучала нас быть воспитанными, учеными, но кем быть… не учила. Если меня спросят: «Что вы умеете делать?» Я все умею делать …и ничего не умею.

Мы привыкли к мысли, что надо работать, но практически…Что я умею делать? Я — электрик или я садовник — все и ничего. Потому мне было трудно, но я нашла работу. Как он страдал, мой Луиджи! Ведь он удрал из дома, когда ему было 12 лет, с тех пор он и работал. Бывало, спал на скамейке в саду в Милане. Маленьким у какого-то адвоката на побегушках был, кофе ему носил. Рассказывал, что воровал из почтового ящика письма, срывал марку, продавал ее, а письмо обратно совал. Письмо не терялось, приходило без марки, а он на эти деньги покупал кусок хлеба. С 12-ти лет он уже не просил у своего отца денег, а наоборот, посылал домой, что только мог. А потом началась война, и он пошел на войну. Его не звали на войну, потому что он был слишком молодой и к тому же единственный сын. Он пошел, потому что свою Италию любил больше всего на свете. Он пошел простым солдатом, ведь никакого образования у него не было. Он в школе-то никогда не был, а говорил по-французски как француз, и писал, замечательно писал на итальянском языке. Всему он сам себя научил. Он умный был. И сделал себе прекрасную карьеру. Все поломали ему и не позволили работать. Это была трагедия нашей семьи. Моя дочка до сих пор платит за нее характером, нервами. Это история».

В рассказе о богатстве и фортуне ее ироничность искрилась всеми гранями. Причем все это передано было в лицах, легко и артистично.

«НУ, КАК, ХОРОШО ПОЛЕТЕЛ?»

«Богатые такие жадные бывают, о, я это знаю! Мой муж в тюрьме сидел. Он был политический заключенный. И я волновалась за него, потому что в тюрьму ничего не принимали, кроме еды и папирос. А денег-то у меня не было. И я говорю, одному его давнему другу: «Ты пошли ему в тюрьму сигары!» Он мне: «Да-да! Обязательно, обязательно!» Не послал. Нет. Я этого не забуду. А ведь этот друг имел миллиарды в двадцатые годы. Эти богатые люди очень странными делаются. Мой друг Джером Хилл был очень богатый человек, и он мне как-то сказал: «Если б я не был таким богатым, я бы занимался одной работой и стал или музыкантом, или художником, или кем-то другим. И я бы достиг чего-то большого. А так: мне деньги не нужны, я зарабатывать не должен, и я разбрасываюсь повсюду».

Первый раз папа поймал свою большую фортуну в России. У него было десять детей, да две жены. За Иолой Игнатьевной он всегда смотрел. Никогда бедную Иолу не обижал: все, что она хотела, все, что он мог, он всегда ей посылал. Было ему тогда уже почти 40 лет, много заработал — и все потерял. Уехал из России ни с чем. И снова фортуну сделал. Ведь папе платили больше, чем Карузо. Басу платили больше, чем тенору! Этого до того никогда и никто не делал. Удивительно, но так это было. Так что папа зарабатывал хорошо.

И вот 29-й год. Папа маме говорит: «Вот вы все ползаете по земле, у вас крыльев нет». Она молчит. «Не отстаете от земли, полететь не можете. Надо купить биржевые бумаги». Мама говорит: «Хорошо, полетим! Покупай эти бумаги. Я крылья надену». Папа был очень горд. Накупил на большие деньги. Пришли какие-то люди и папу так надули! А он радуется: «Чудные люди!» Словом, все провалилось. Все деньги, которые заработал. До последней копейки, все. Я помню это. Как они сидели там, в Париже, у камина и жгли эти бумаги в камине. Бумаги, которые он за тысячи долларов накупил. Мама ему сказала: «Ну, как, хорошо полетел?»

Неожиданно переведя разговор совсем в другую плоскость, Марина Федоровна спросила:

«А на чем вы добирались ко мне? На такси? И сколько же он с вас содрал? А-а, ну они так берут, теперь ведь все дорого очень. Когда б у меня была машина, я б за вами поехала. Но я не вижу теперь и не могу править. А раньше я всегда правила сама».

«Я ПРАВИЛА ВСЕГДА КАК АВТОМАТ»

«У нас дома в Париже был шофер-итальянец. В общем, я начала с ним заниматься: он учил меня править. С ним мне пришлось на римском диалекте говорить. Он мне говорил: «У тебя никакого таланта нет!» (Смеется.) Это неправда, так как я правила очень хорошо, но он меня прямо колотил и кричал: «Ты не смей тормозить так!» А раз меня вытурил вон из автомобиля, под Парижем, кажется, и сказал: «Иди домой как хочешь!» Ну а я-то без денег была на автобус, сама не знаю, как пешком дошла… Вот так научил меня и править, и по-итальянски немного говорить. Потому что он был гений, этот, Боже мой, Винченцо! Научил меня на всю жизнь. Папа и мама не боялись со мной никогда.

Русские вообще хорошо правят. Мужчины — не знаю, но подруги мои русские здорово правят! Потому что соображают быстро.

Я должна написать маленькую книжечку «Мои любимые комплименты». Последний комплимент был замечательный. О, как я горда! Я ехала тогда из Рима, и под воротами Сан-Себастьяно ко мне подъехал красный какой-то «мерседес», а в нем сидел пожилой господин, и он позвал меня: «Синьора! Синьора!» Я подумала: «Господи, что ж он сейчас ругаться будет? Может быть, я сделала что-нибудь не так?» Я отвертела окно, а он и говорит: «Слушайте, я вам хочу сказать, что Вы — сам ангел! Один восторг и упоение за Вами ехать! Я говорю это не для того, чтобы с Вами просто разговор завести. Вы так правите хорошо! Несмотря на Ваши годы, Вы — перфект, едете безошибочно!» Подумайте! Я такого комплимента никогда не ожидала. И вообще никогда не слышала, чтобы останавливали машину и говорили шоферу: «Как приятно за Вами ехать!» Я правила всегда как автомат. И сейчас бы то же, только я не вижу сейчас (последний раз она села за руль 2,5 года назад в возрасте 93-х лет! — прим. авт).

Итальянцы вообще никогда не пили, а вдруг стали пить, особенно молодежь, и выезжают нетрезвыми. О, я тоже один раз! Я, которая пью вино, но никакая не пьяница. Вот у меня тут водка стоит годами, но я не пью. Но тут… Не так давно я поехала в русское посольство при Ватикане. Мы были в резиденции, там такие милые посол и его жена. Был маленький чай, ужин, много людей. Потом начали выпивать. Угощали сначала водкой, потом каким-то шампанским, потом немного поужинали и пили разные вина… Во всяком случае, я достаточно выпила. А потом села в автомобиль и поехала домой. Это недалеко. А улочки-то римские такие узкие, и я все время наезжала то на правую стенку, то на левую стенку, и одна мысль: как бы добраться домой как можно скорей! Когда я наконец доехала, то перекрестилась — слава Богу, что я дома! Вот это было единственный раз, а если б меня поймали с этой машинкой?!»

«ЯПОНСКАЯ ВОЙНА НАС УГРОБИЛА»

«Муссолини я раз видела. Мой муж был дружен с ним. Итальянцы до сих пор не смеют говорить про него, они его (понизив голос до торжественного шепота) бо-го-тво-рят. И правильно делают. Такого второго у них не родится больше. Как он любил свою страну! А Гитлер… Он обожал Муссолини, но это его дело. Муссолини ничего с ним общего не имел. Он просто уважительно относился, потому что так надо было по политике. Политика…

Кто нам революцию послал в Россию? Англия. Уговорили русского царя в войну влезть. У царя не было оружия. Японская война нас угробила. И когда кайзер, немцы затеяли войну, все союзники должны были драться. Но у нас-то оружия не было. Англия обещала: «Мы вам все пришлем! Господи!.. Они ж были двоюродными братьями: Георг Пятый и Николай Второй, похожи были друг на друга как две капли воды. И когда царя убивали, Георг бы мог, конечно, спасти. Не послал пароходик. Ничего не послал. Он бы даже это сделал — английское правительство не хотело. А англичане-то радовались, что угробили, но ненадолго радовались. Все равно колоний их больше нет. Ничего этого больше нет. Они же из-за Индии все это делали, потому что они не хотели сильную Россию близко к Индии, которая была их колония. Этого не король хотел, он, наверное, способствовал этому, но не он хотел, а правительство хотело. Вот как, милая».

Мы обратили внимание на большой портрет, висевший в центре комнаты. Я видела его раньше в журнале «Караван истории», где было опубликовано подробное описание жизни, вернее судьбы Марины Шаляпиной-Фредди. На прекрасной фотографии она царственно восседала на небольшом, покрытом серым мехом диванчике в окружении персидских подушек под своим парадным портретом. И сейчас, разглядев портрет внимательней, я поняла, с какой любовью и нежностью к натуре он выполнен. Композиция решена в разделенном пополам пространстве. В правой половине сочный, солнечный пейзаж Италии, а в левой — удивительно изящная, утонченная, исполненная достоинства и духа женщина… Обе части полотна объединяет общее впечатление: КРАСОТА. «Кто же автор этой картины? — подумали мы и обратились с этим вопросом к хозяйке.

«МНЕ ПОРТРЕТ ВАЖЕН, А НЕ ЗОЛОТО ТВОЕ ДУРАЦКОЕ!»

«Он написан американцем Джеромом Хиллом, который был мне как брат. Он мне, может быть, ближе, чем брат, был… Мы друг друга знали очень долго. Детских друзей у меня не было: ведь я уехала из России и повсюду была иностранкой. В школу мы не ходили, учились дома, потому что мама не хотела, чтобы мы третий раз меняли язык. Учились по-английски. Прямо в нашем доме жил профессор, который нас всему учил до университета. Он был англичанин, так что сдавала я экзамены в Лондоне. Мне исполнилось семнадцать лет, когда мы познакомились с Джеромом, а ему — девятнадцать-двадцать. И мы стали большими друзьями. Мой друг был невероятно богатый человек. Его дедушка построил все железные дороги от Неаполя до Сан-Франциско. И был безумно богатый старичок. И, конечно, Джером тоже. А человек он был полный талантов: и писал, и рисовал, и музыку сочинял замечательно! Знал все, что касается искусства. Он был сам как музей, так много он знал. И все талантливо делал, не заученно. И этот портрет он написал сам, может быть, где-то в шестидесятые годы. Во всяком случае, здесь мне пятьдесят или пятьдесят один год. Джером его прислал из Америки почтой. Аэропочтой. Ему такое ничего не стоило. Он мне сказал: «Слушай, я тебе посылаю портрет, а рамка, имей в виду, из листового золота, не крошка какая-нибудь». Я сказала: «Спасибо! Но мне портрет важен, а не золото твое дурацкое!» Он хохотал. Он умер в 65-м или в 66-м году…

Вторая встреча с Мариной Федоровной произошла через день. Она пригласила нас к себе, чтобы передать нашему детскому саду альбом для памятных записей. Мы, естественно, ликовали. Еще раз встретиться с женщиной, которую кто-то метко назвал «осколком империи», было для всех нас огромной радостью! Теперь уже мы добирались до ее уединенного гнезда городским транспортом. Почти трехкилометровый путь от автобуса до виллы проделали пешком. Марина Федоровна еще раз подробнейшим образом объяснила, как идти, расписав все ориентиры, и добавила: «Сегодня тепло, дорога очень красивая, дышите воздухом и любуйтесь». Что мы и сделали. У нас было прекрасное настроение, легко дышалось напоенным соснами воздухом. Незаметно мы пришли к знакомым воротам. Марина Федоровна передала для наших ребятишек альбом, на первой странице которого сделала дарственную надпись: «Я начну первая здесь писать и желать вам, дорогим молодым, любящим музыку и красоту, успеха и счастья. С объятьем Марина Шаляпина» Она посмотрела на альбом и добавила: «Я хотела пойти и купить им чудного мишку. Но в этот магазин не попала, где игрушки. Там, где я была, лучше этого ничего не нашла. Но он довольно приличный, правда?» Потом внимательно рассмотрела буклет детского вокального конкурса «Дебют», вспомнила, как она посылала приветствие конкурсу: «Какие душки! Я знаю, что они молодцы, я это знаю. Я очень горда, что Вы у меня в доме! — сказала она, обращаясь к Ларисе Рыжовой, директору конкурса «Дебют».— Они поют хором или как? А те, кто выиграет, куда-то поступают? Голоса хорошие?» И только, когда Лариса Борисовна ответила на все вопросы, Марина Федоровна, откинувшись на спинку кресла, удовлетворенно произнесла: «Хорошо. Пусть вам помогут, чтобы ваши детки дальше учились. Потом они, может быть, приедут в Италию и будут петь бельканто»…

Источник: http://www.hrono.info/text/2008/don_kihot03_08.html

Фото: https://www.rbth.com/history/334137-russian-%C3%A9migr%C3%A9-marina-cha…